Что мешает развитию промдизайна в Казахстане

«Люди часто думают, что мы производим промышленное оборудование или строим заводы», — рассказывает Тимур Актаев, основатель брендов NB! (изделия из кожи) и «Простые вещи» (мебельное производство), о типичной реакции казахстанцев на термин «промышленный дизайн». Мы находимся в небольшой мастерской в историческом центре Алматы. На стене висит синяя оленья голова с желтыми рогами и плакат с надписью: «Шли к … всех». Я задумываюсь, почему казахстанские промышленные дизайнеры не переходят на массовое производство. Тимур — один из немногих, кто пытается это сделать. Он делится своими мыслями о возможности поточного производства в Казахстане, о преградах для развития дизайна и готовности людей приобретать такие вещи.

— Тимур, как вы планируете перейти на поточное производство?

— Мы пока производим небольшие серии, и 99% работы выполняется вручную. Постепенно мы начинаем внедрять технологии, знаем, какое оборудование нам необходимо, и вскоре планируем его приобрести. Пока мы не дошли до конвейерного производства. На нашем кожевенном производстве большинство процессов выполняется вручную: резка, обработка, сшивание, склеивание и установка фурнитуры. Кожа — это не рулонный, а листовой материал, с разной формой и особенностями выделки, и вся выкройка должна быть ручной. Есть машины, которые могут наносить выкройки и вырезать из кожи, в начале 2000-х такие стоили около $1 млн. Единственное, что мы заказываем у подрядчиков, — это бумага. Металлические детали закупаем. Я понимаю, как все можно автоматизировать, и представляю, как это могут делать машины.

С другой стороны, мы сейчас работаем над коллекцией мебели, которая будет производиться поточно. Металлические детали будут изготавливаться одной компанией, деревянные — обрабатываться на станке и, возможно, окрашиваться в специальных условиях. Задача — упростить процесс и сделать продукт дешевле. Мы не стремимся создавать мебель вручную, как краснодеревщики. Наоборот, хотим уйти от этого и работать в промышленной среде. Но это все равно малые серии, так как у нас нет точек сбыта в Казахстане, чтобы говорить о тысячах экземпляров.

— Что мешает вам выйти на такие объемы?

— Мое образование не позволяет быстро переходить на большие объемы. Я не промышленник, у меня нет родственников или друзей в этой сфере, не с кем посоветоваться. Можно поставить на поток, но есть проблема отсутствия заказчиков, которые понимали бы, что промышленный дизайн включает маркетинговые исследования и исследования в области материалов.

Постепенно рынок частных мелкосерийных заказов будет развиваться, и покупатели уйдут от вещей без дизайна. Мы будем получать заказы — например, на 500 кресел. Сейчас это для нас невероятно. Но когда начнем их получать, будем думать, как их выполнить.

— Что такое малые серии для вас?

— Недавно мы сделали 18 стульев и 6 столов. Идея, чертеж, изготовление, покраска, лакировка, сборка — все за четыре дня. Без напряжения мы можем осилить 30−40 штук. Большие партии — это вызов, придется решать новые задачи и нанимать дополнительных сотрудников.

— Кто ваш основной заказчик?

— Для марки NB! основная часть заказов — это корпоративные клиенты, которые заказывают на праздники и мероприятия. Они обеспечивают основную часть дохода.

Если говорить о трудоемкости, то это примерно поровну — частные и корпоративные заказы. Бывает, обсуждаем с заказчиком 100 штук, но по сути это одна вещь. А когда человек хочет один блокнот с гравировкой, работы зачастую больше, чем с сотней экземпляров.

По мебели в основном получаем частные заказы, но стремимся к созданию линейки. Это предметы для серьезной покупки. Человек может потратить 6−10−15 тыс. тенге на вещь и, если она его не устроит, сказать: ошибся — и ладно. А диван за 100 тыс. — это уже вложение, и человек будет думать, довериться ли новичкам или купить китайский диван. Мастерской нужны годы, чтобы состояться.

Портрет покупателя? Это люди, понимающие, что вещь, сделанная в Алматы из местных материалов, не может быть дешевой.

— Готовы ли казахстанцы покупать авторские вещи?

— IKEA тоже предлагает авторский дизайн. Их продукт должен помещаться в плоскую упаковку, это задача для разработчиков.

Ценят ли у нас авторские вещи? Скорее, нет. Чтобы ценить вещь, сделанную вручную, нужно понимать суть поточного производства. Мы, городские жители, не видим заводов, которые делают древесину, а потом из нее получается стул.

С авторскими вещами важен момент наследия. Например, стул, сделанный прадедом, на котором сидел дед. Из этого появляется ценность винтажных вещей, которые можно купить на блошином рынке. У нас он бедный, потому что вещи выбрасываются или попадают в антикварные магазины, хотя могут быть просто старыми. В Париже на блошином рынке можно купить интересную вещь по доступной цене. Настоящий старый стул, середины-конца 19 века, стоит 50−60 евро.

— Какова конкуренция на рынке?

— Рынка нет. Конкуренцию нельзя назвать конкуренцией, потому что все находятся на уровне исследований, и ни у кого нет сильных линий продукции. Есть Чингиз Шакуров с маркой «Вишневый папа», он делает детские игрушки и поделки. У него поточное производство, но тоже малые серии. Все делается вручную, но он использует технологии больше, чем мы.

Есть мебельные мастерские, которые до сих пор экспериментируют, и они не могут покрыть рынок. Хотя рынок просит, они не могут дать достаточное количество изделий. Мы плотно общаемся с магазинами, такими как Experimentarium, который является основным дистрибьютором таких вещей. Там нам говорят: NB! и «Вишневый папа» — единственные поставщики, которые регулярно дают объем. Другие производители не дают объем вообще, они как будто отдают на реализацию то количество, какое у них есть, у них нет постоянной линейки, чтобы можно было заказать изделие по каталогу.

— Почему это хорошо?

— Пока есть незакрытая потребность, ценность завышена: люди понимают, что это ручное производство, и больше ценят эти вещи. Если бы они стали доступными и появились во всех магазинах, их стоимость и ценность резко упали бы. Но количество дизайнеров увеличивается, идей становится больше, хотя многие из них заимствованы. Для развивающегося рынка это отлично. Пусть копируется, пусть делается хоть что-то. Для художника это нормально: 15 лет он копирует учителя, а потом начинает создавать свое. Казахстанскому рынку, Алматы нужно 8−15 лет для полноценного развития, чтобы появились производства, заказчик понимал процессы.

Пример. Ко мне обратился российский производитель модемов. Они много лет продавали разработки в обычных черных коробках без дизайна, а тут решили сделать что-то новое. Когда я стал спрашивать, какое впечатление должен производить продукт, как технические особенности будут сочетаться с формой, они не могли ответить. Дизайн может повышать стоимость. Когда человек не может потратить много денег, он смотрит на форму: если вещь сделана хорошо, наверно, она дорогая, думает он и сразу уходит. Если сделана хорошо и стоит недорого, значит, что-то не так. Это психология.

— Что мешает развитию промдизайна в Казахстане?

— В институтах нас ничему не учат. Как объединение (А1462 — объединение дизайнеров, включая Тимура Актаева, Галыма Кайралапова, Азиза Абдулмажитова и Анастасию Леонову) мы приходили преподавать в вуз, где учились, и ужаснулись, что там не дают многих вещей, например, экономику. Не объясняют, как это работает и зачем. Мы поняли это спустя годы практики.

Из-за незнания допускаются ошибки, отбивается желание работать, появляется страх. Нет на кого опереться, люди смотрят, кто так работает — никто. Это фактор, почему промдизайн не развивается.

Технологий нет. Доступность материалов — рынок скудный. В Лондоне мы зашли в маленький магазин строительных материалов — у него нет названия — и нашли то, что у нас не продается даже в больших магазинах. Там 800 видов гвоздей — разные по диаметру, материалу, форме шляпки, по насечке, для каждого процесса свой гвоздь. У нас можно выбрать только по размеру. Это выносит, особенно когда знаешь, что это можно использовать.

— Как решаете вопрос с сырьем?

— Философски. Почему у постсоветского региона и у нас такой потенциал? Чем сложнее условия для дизайна, чем сложнее задача, тем интереснее решение. Нет материалов, денег, сроки горят — это задачи, а нужно получить хорошую вещь. Мне нравится ответ Артемия Лебедева на вопрос: «Есть ли дизайны, которыми вы недовольны?» — «Нет, мы довольны всем». Я ничем не доволен, потому что приходится выкручиваться. Но со временем начинает получаться — решения находятся, с заказчиком удается договориться.

Сырье заказываем за рубежом. Часто это электрика, уникальные крепежи. Мы хотели бы работать с местными производителями кожи, но они не идут на сотрудничество, думают долго, нас динамят уже два года.

— Возможно, они рассчитывают на промышленные масштабы заказов?

— Почему-то на промышленные масштабы не рассчитывают российские или украинские производители. Мы заказываем там. Долго работали с одним российским заводом. После кризиса он обанкротился, его выкупили, и качество упало. Завод долго не мог поставлять продукцию. В итоге нашли поставщика в Украине.

Заказывать обходится дорого. Цены выросли на 40%, но идем на это, потому что если будем покупать здесь продукцию российского завода (у нас есть его представительство), цена будет в три раза выше.

Цены на местное сырье приемлемы, но, например, завод в Таразе перестал делать кожу КРС. Из России доставка недорогая, нет сложностей на границе.

— В магазинах ваша продукция есть?

— Вроде как есть, но больших оборотов нет. Продукцию отдаем в несколько магазинов, но продажи плохие. Experimentarium — наш основной дистрибьютор, потому что это эпицентр, всех привлек к себе.

— Недавно вы участвовали в крупной дизайнерской выставке в Лондоне. Какой выхлоп получают дизайнеры из Казахстана от участия в зарубежной выставке?

— Мое мнение: мы находимся на стадии исследования рынка, феномена промдизайна, всех процессов. Эта поездка — тоже исследование. Никакого выхлопа не ожидали. Мы съездили, чтобы проверить, как это работает. Посмотреть на других, на индустрию.

Ой, как мы не понимаем, как это работает, не представляем! Там есть институт байеров, привязанных к магазинам или независимых, они находят интересные дизайны и знают, какому магазину они подойдут. Представители магазинов посещают выставки — договариваются о сотрудничестве, сроках, поставках.

Выставки, подобные лондонской, проводятся в Милане, Кельне, Париже, в США есть две площадки. Они дают представление о дизайне, трендах, кто из дизайнеров интересен. Через месяц-два смотришь журналы и видишь, кого заметили, эти дизайнеры переходят из журнала в журнал. Это провоцирует на размышления. Тренды наблюдаются в материалах, стоимости, понимаем, что кризис — нужно делать дешевле. Или, наоборот, дороже, потому что реальные покупатели — это прослойка людей, которые могут покупать дорогие вещи.

— Но вы надеялись найти покупателей?

— Да, у нас была задача выйти на зарубежные рынки. Сейчас находимся в выгодной ситуации. Если доллар будет расти, изготавливая продукцию за тенге и продавая за доллары, фунты, евро, окажемся в выигрыше.

Продажи — первоочередное, но понятно, что мы не делаем вещей, которые были бы сверхпопулярны. Два-три больших проекта в месяц — для Алматы это нормально, другое дело — для города, где живет столько людей, сколько в Казахстане, и часть может стать покупателями. Здесь 5%, там 40%. Становится ясно, насколько продукт в тренде.

Участие в выставке дорого. В Европе дизайнеры продают, зарабатывают, копят на две выставки в год, зарабатывают — это цикличный процесс. Для нас выбраться из Средиземья в Европу дорого.

— На что сейчас есть спрос?

— Светильники всегда интересны. Это эмоциональный продукт — его видно, его много. Во всем мире светильники пользуются спросом.

Второй продукт — стул. Но чтобы сделать нормальный стул, нужны технологии. Стулья позволяют себе богатые покупатели, это классицистские стулья. Современный дизайн — это произведение искусства: если делаем стул, он стоит больших денег и становится недосягаемым.

Экономически выгодно производить маленькие вещи. Вещь должна стоить столько, сколько денег в бумажнике. Человек носит 15−20 тыс. тенге — ценность и цена вещи должны быть на одном уровне. Вещь должна быть такой, чтобы ее можно было положить в сумку. Это если не касаться одежды.

Мы сейчас исследуем область вещей, мебели. Если бы у нас был уголок в «Армаде», я мог бы сказать, что дает средний класс.

— Вы не планируете уголок в «Армаде»?

— Думаем взять уголок в маленьком магазине и обустроить его тремя-четырьмя предметами. На выставке поняли, что наши вещи требуют компоновки, они у нас все разные.

Мы находимся в интересном моменте: прошли доисторический период и пришли к исследованиям. Это вложения, силы, время, но мы стали получать от этого удовольствие, потому что идут заказы, есть интерес и это поддерживает на плаву. Наши эксперименты, исследования поддерживаются обществом, хотя не так феерично, как хотелось бы.